Методологические особенности изучения романтизма

Липич Василий Васильевич,

доктор филологических наук, профессор Белгородского государственного университета.

За последние годы отечественное литературоведение накопило немало глубоко фундаментальных исследований, посвященных исследованию поэтологических проблем русского и зарубежного романтизма. Исчерпала ли себя в начале XXI века эта широкомасштабная и многоаспектная тема?

Устойчивый исследовательский интерес филологической науки последних лет к теоретическим и методологическим вопросам романтизма окончательно развеял иллюзию их исчерпывающей завершенности, предметной уясненности и дал веские основания полагать, что эта историко-литературная, философская, культурологическая проблема до сих пор не утратила своей актуальности и не вышла из активного контекста научного обсуждения [1]. Более того, сейчас она еще острее требует своего дальнейшего осмысления и переосмысления как в культурно-эстетической целостности романтизма, так и в его локально-национальных проявлениях, индивидуально преломленных в творчестве отдельных представителей общеевропейского романтического движения.

Художественная (родовая, типологическая) сущность романтизма продолжает оставаться предметом перманентно возникающих на страницах литературоведческой периодики полемически заостренных дискуссий (некоторые ученые-дискутанты, скажем, А.В. Михайлов склонны считать, что романтизм «вообще лишен собственной сущности»[2]).

Различным аспектам изучения романтизма посвящены и выходящие отдельными изданиями целенаправленные монографические работы [3]. Примечателен и тот факт, что в последнее время интерес современной западной русистики к насущным проблемам русской литературы XIX века, к ее глобальным историко-теоретическим вопросам, к творчеству отдельных русских поэтов и писателей также значительно активизировался, превращаясь в самостоятельную, постепенно укрепляющую свои позиции отрасль евроамериканской славистики [4]. В этом нас наглядно убеждают вышедшие на Западе серьезные исследования, посвященные изучению как общих теоретико-методологических аспектов русского и европейского романтического движения, так и содержащие обстоятельный анализ художественного наследия индивидуальных творческих персоналий (Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Боратынского, Тютчева), а также многочисленные переводы и издания произведений русских поэтов-романтиков.

В разноплановом корпусе публикаций содержится немало тонких наблюдений, вдумчивых интерпретаций и оригинальных авторских находок. Отрадно констатировать при этом, что в разноречивых работах последних лет наблюдается все более решительный отказ большинства авторов от «методологических аксиом» и устаревших схематических представлений о судьбах русского романтического движения, длительное время бытовавших в науке. Литературоведы все чаще приходят к выводу, что любая аналитически безукоризненная схема, опирающаяся на систематически формализованный понятийный аппарат логики и априорно запрограммированная на логический алгоритм, упрощает сам процесс, даже та, которая рождена искренним стремлением ученого к антисхематизму.

Исследователи романтизма – и отечественного, и зарубежного – в попытках «ухватить» его суть выработали, в общей сложности, уже более трех десятков различных определений романтизма, каждое из которых располагает своей относительно убедительной доказательной базой, оперирующей своими аргументами-критериями. И это не предел. За ним легко угадывается перспектива, не имеющая своего окончания.

Многоголосый полифонизм исследовательских мнений, «профессиональная пестрота» и разнобой в интерпретациях неизбежны, тем более, когда речь идет о точках зрения, принадлежащих ученым различных стран и эпох. Едва ли возможна такая исчерпывающая характеристика романтизма, которая не вызвала бы возражений и споров. Некоторые авторы (В.М. Маркович, В.И. Коровин, А.А. Смирнов, В.И. Хрулев, Р.М. Габитова) вполне сознательно, стараются избегать каких бы то ни было обобщающих его определений, так как любая «итоговая» характеристика романтизма заведомо обречена на полемику и способна спровоцировать очередную профессиональную дискуссию.

Корни разногласий глубоки и неоднозначны. Поэтому, как авторитетно отмечает К.Н. Григорьян, «как бы мы ни стремились к возможно полной и точной формулировке романтизма, наше определение всегда будет неполным и неточным, поскольку оно базируется на общих, типологических признаках. При этом однозначно выпадут, останутся вне исследовательского поля зрения признаки частные (временные, национальные, индивидуальные), но не менее важные и существенные»[5], то есть наша, казалось бы, скрупулезно выверенная формулировка (философская, филологическая, культурологическая) в любом случае окажется беднее реального явления, а терминологическое понятие «определение» (как конечная субстанция научных поисков, желанный результат исследовательских усилий, своеобразный «момент истины») приобретет обратный смысл: обнаружит не конечный предел, а новую беспредельность и перспективу дальнейших напряженных изысканий. «Подобные «неувязки», – справедливо констатирует О. Вайнштейн, – не только обозначают пределы действенности наших концепций романтизма, но и побуждают к поискам конкретных, исторически сбалансированных толкований отдельных «странных» фактов и далее – к формированию спокойного, непредвзятого видения эстетического процесса»[6].

Исходя из контекста приведенных высказываний, следует добавить, что «подобные «неувязки», на мой взгляд, еще острее обнажают матричность первопроблемы: что же такое романтизм?

Весьма симптоматично, что еще в 1825 году А.С. Пушкин, создавший к тому времени уже ни одно романтическое произведение, писал П.А. Вяземскому буквально следующее: «Я заметил, что все (даже ты) имеют у нас самое темное понятие о романтизме»[7]. Несмотря на то, что современное литературоведение сильно продвинулось в самых различных аспектах, нынешнее состояние «старой» проблемы мало в чем изменилось – та же «туманность», «разброд и шатание».

Мы же в данной статье не будем с отчаянным научным максимализмом порываться «объять необъятное», выводя безукоризненно универсальную, безапелляционно согласующуюся с истиной, формулу «домового». Всякая терминология обладает известной долей условности, и вряд ли возможно достичь всеобщего исследовательского единодушия в употреблении такого «гипотетичного» понятия, как романтизм исключительно в единственном только смысле. В нашем представлении романтизм по своему содержанию и форме является полиморфным, философски бездонным, исторически многомерным понятием: это и тип культурного сознания, эстетического мышления писателя, его система философского, социального, художественного мировоззрения в слове, образе, это и творческий метод как способ создания текстовых реалий, это и литературное направление, объединяющее под эгидой романтического метода многочисленную «плеяду творцов». Каждое из этих структурных слагаемых верно как относительно устоявшаяся и научно опробированная литературоведческая частность, но ни одно них, взятое автономно, каким бы оно ни было важным и существенным, не может досконально и всеобъемлюще охарактеризовать романтизм. Только нерасторжимая совокупность их может дать некоторое приблизительное представление о сущности романтического мировидения.

В 50-80-е годы XX века в отечественном литературоведении существовало два магистральных подхода к изучению романтизма – типологический (Л.И. Тимофеев, А.А. Гаджиев) и исторический (А.Н. Соколов, Б.Г. Реизов). В последние годы к двум закрепившимся исследовательским подходам прибавился третий – гносеологический (Н.А. Гуляев, И.В. Карташова). Эти научные подходы равнодостойны и равнонеобходимы. Каждый из них по-своему помогает ученым в решении различных вопросов истории, теории, эстетики романтизма, и все они, безусловно, имеют право на существование. Но при этом исследователю, особенно начинающему, необходимо помнить о том, что в этой методологической палитре его может подстерегать опасность оказаться во власти методологического «абсолютизма», если он с опрометчивой ретивостью будет настаивать на исключительной вездесущности того или иного, используемого изолированно, научного подхода. Романтизм же (во всех его художественных проявлениях) требует от ученых таких универсальных способов изучения, которые, с одной стороны, позволили бы увидеть узловые национально-специфические проблемы отечественного романтического движения, а с другой – помогли бы преодолеть искусственную, а главное, бесперспективную оппозиционность научных мнений.

В связи с этим, стремясь к предельной взвешенности и максимально возможной объективности высказываемых предложений, мы полагаем, что один из конструктивных исследовательских шагов на пути решения такой сложной задачи, а также в попытке частичного преодоления функционирующих в литературоведении «романтических» противоречий, должен находиться в плоскости методологической интеграции и паритетного сочетания трех научных подходов: типологического, исторического и гносеологического. Такая консолидированная методологическая «триада», нетривиально синтезирующая многие рациональные идеи, представляется нам целесообразной и научно продуктивной. Ее универсальность, в конечном итоге, с нашей точки зрения, подчинена одной цели – возможному преодолению методологической ограниченности распространенных и, к сожалению, инерционно устойчивых исследовательских практик, определенному разрешению еще далеко не проясненных, зачастую, односторонних положений и поспешных выводов, взаимоисключающих концепций, касающихся как общих теоретических вопросов изучения романтизма, так и частных, сугубо индивидуальных граней романтической философии, эстетики, поэтики, реально воплотившихся в творческих системах отдельных представителей романтической эпохи (как отечественных, так и зарубежных), и подчеркивающих «лица необщее выражение» каждого из художников слова, с поправками на персональную писательскую судьбу, масштабы творчества и таланта.

Литература.

1. Федоров Ф.П. Романтический художественный мир: пространство и время. – Рига, 1998; Ходанен Л.А. Миф в творчестве русских романтиков. – Томск, 2000; Сахаров В.И. Романтизм в России: эпоха, школы, стили. – М., 2004.

2. Михайлов А.В. Диалектика литературной эпохи. Переход от романтизма к реализму в литературах Европы. – АДД. – М., 1989. – С. 34.

3. Ильченко Н.М. «И с неразгаданным волненьем пою Германию мою…» (Рецепция Германии в русской романтической прозе 30-х годов XIX века). – М.; Нижний Новгород, 2001; Канунова Ф.З., Айзикова И.А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия. – Новосибирск, 2001; Сахаров В.И. Русский романтизм XIX века. Лирика и лирики. – М., 2004.

4. Юхансон Ч. Лицо Гоголя. – М., 1993; Дебрецени П. Блудная дочь. Анализ художественной прозы Пушкина. – СПб., 1996; Сандлер С. Далекие радости. Александр Пушкин и творчество изгнания. – СПб., 1999; Бегби Л. Александр Бестужев-Марлинский и русский байронизм. – СПб., 2001; Лейтон Л. Утлый челн в бурном море русской романтической поэзии. – М., 2004.

5. Григорьян К.Н. К изучению романтизма // «Русская литература» – 1967. – № 3. – С. 136 – 137.

6. Вайнштейн О.Б. Язык романтической мысли. – М., 1994. – С. 7.

7. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.: Воскресенье, 1996. – Т. XIII. – С. 184.

Поступила в редакцию 22.08.2008 г.