ISSN 1991-3087
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
Яндекс.Метрика

НА ГЛАВНУЮ

Ещё раз об организованной преступности и её исследовании (полемические заметки).

 

Ростокинский Александр Владимирович,

кандидат юридических наук, доцент кафедры уголовно-правовых дисциплин Московского Городского Педагогического Университета.

 

Если мятеж достигает удачи,

То называют его иначе

Авторство приписывается разным лицам

 

Ни одно из криминальных явлений пореформенных десятилетий в нашем обществе не вызывало таких бурных дискуссий и не послужило предметом стольких научных и околонаучных публикаций, как организованная преступность. Но налет скандальной сенсационности, неизбежный при таком «всестороннем» подходе, лишь затемняет существо дела. В результате, все видят вокруг «мафию» (Хорошо, что не чертей и колдунов, как в средние века!) и имеют далеко не самое эффективное законодательство о борьбе с организованной преступностью.

Но и то и другое, оказывается, можно легко объяснить целенаправленным информационным воздействием со стороны организованной преступности. Развернутое описание такого воздействия дается, даже с «тезисами в конспект» в курсе лекций А.С. Овчинского «Информационные воздействия и организованная преступность». (М.: Инфра-М. 2007). Коротко говоря, организованная преступность не только убивает и отнимает, такие занятия остались для некоторых маргинальных личностей. Она задаёт «образ матрицы, в которой человек воспринимает окружающую действительность…» (Лекция первая. С.13-15). От этого, общество не может выработать адекватные приемы законодательного регулирования или формально закрепить то, что уже выработали другие.

Каким образом достигается такая высокая слаженность конкурирующих между собой преступных кланов, да ещё имеющих различные интересы в самых разных местах, остается загадкой. Для этого вводятся подзабытые образы «мирового закулисья», действующего в интересах «вихревой глобализации» (С. 44-46) и образ противостоящей ей государственной идеологии, как «обоснования права… на претворение в жизнь… идей, концепций построения общества, включая применение насилия…» (С. 52). Спрашивается, при чем же здесь криминология?

Оказывается, информационные воздействия, низкое качество законов и т.п. плохие вещи можно описать в новых категориях, как следствия: «экструзивной и интрузивной преступности», «деструктивной и конструктивной преступности», «мимикрийной преступности» и т.п. (С.70-73). Всех эти определения уважаемый автор, очевидно, считает криминологическими.

Но рискну напомнить, что появление первичного элемента преступности, т.е. преступления, как объекта изучения в нашей науке связывается не с неприятными или опасными для общества (части общества) процессами, не с глобализацией и информатизацией, а с уголовной регистрацией и (или) вступлением в силу приговора суда. В широком смысле, с нарушением закона. Иначе, совершенно не понятно, что мы изучаем: политическую борьбу, идейную конкуренцию, монополизацию определенного рынка или деятельность организованных преступных сообществ.

Но, во-первых, сфера идейной или политической борьбы не является предметом криминологического изучения, как минимум, до тех пор, пока в процессе борьбы не совершается нечто, запрещенное уголовным законом. Управление процессами борьбы с преступностью – это, всё же нечто иное[1]. Иначе как объяснить тот факт, что в нашей истории нужные для безопасности общества преобразования затягивались на десятилетия, а то и на века, а потом осуществлялись, что называется, топором? Какая сила тогда не давала правящей элите, употребить власть во благо. Может быть, это были масоны?

Во-вторых, в жизни любого общества существуют объективно опасные явления, которые достаточно сложно описать в категориях криминологии, например: глобальные изменения климата или уровень сознания пользователей, неадекватный сложности и энергетической мощи технических систем. Может быть, кто-то уже втайне разработал и применяет против нас геологическое либо климатическое оружие; либо зомбирует жильцов на самостоятельный перенос газового оборудования в квартирах?

А ещё в жизни нашего общества случались радикальные социально-экономические и политические реформы с их «родной дочерью» маргинализацией широких народных масс и криминализацией общественных отношений. Существование такой связи А.С. Овчинский не отрицает, но характеризует, прямо скажем конспирологично: «Не удавалось напрямую связать с организованной преступной деятельностью, коррупцией и преступлениями в сфере экономики» (С.69) Да и как связать, если организаторы и активные участники данных процессов по-прежнему возглавляют, кто высшие органы власти, кто крупнейшие гос. корпорации? Остаётся выявлять «экструзивность»…

Но, если нет судебных решений, нет осужденных, то как же слушателям Курса лекций применять к объекту изучения криминологические методы? Как определить демографические, психологические и собственно криминологические признаки лица, совершившего преступление? С помощью каких показателей оценивать криминальную статистику, не по сообщениям же Интернет- изданий? Как оценивать уровень преступности и её распределение по различным регионам? Что можно сказать о виктимности? Сказать то можно, обосновать невозможно. И содержание сказанного будет всякий раз определяться лишь идейной концепцией того или иного автора. Кто-то видит вырождение, вопиющие некомпетентность и головотяпство, а кто-то заговор внешнеполитических конкурентов и коррупционный сговор правителей[2], а кто и «матрицу», если угодно… А познавательное значение такой теории тем временем будет стремиться к нулю.

В самом деле, признаки хулиганства установить ясно не можем, квалифицировать клевету по действующему законодательству для наших правоприменителей – «бином Ньютона», водительские удостоверения выдаём пачками тем лицам, которым и управление мусорным ведром  доверять опасно. Но вот, «как альтернативу интрузивно-деструктивно — мимикрийной преступности, … можно сформировать представление об экструзивно – конструктивно — управляемой преступности, т.е. об ЭКУ — преступности» (С.82), – и тогда заживем! Т.е. разбой от грабежа отличить – задача почти неразрешимая для наших студентов, а описать политические процессы как предмет криминологии ОПГ, да ещё в категориях материаловедения, или «в проекциях информации» (С.106-108) – это запросто. Как говорят: на одну ладонь положим, другой прихлопнем!

Рискну предложить свой собственный вариант описания причин того криминального хаоса, который с завидной регулярностью воспроизводящегося в разные исторические эпохи отечественной истории. Для этого стоит признать правозаконность, универсальность и обязательность правопорядка, неким организационным ресурсом. Общество, в лице правящих элит, государства, обращается к использованию этого ресурса, когда использование других, более простых «порядков» и «матриц» не обеспечивает благополучия и не гарантирует конкурентные преимущества во внутренних делах и на внешнеполитической арене. Благополучие российского «политического класса» уже очень давно, века с XVI, если не раньше, обеспечивается не безопасностью и благосостоянием большинства граждан, не промышленным производством, а доступностью природных ресурсов и высокими ценами на эти ресурсы у соседей[3].

При таком подходе, во-первых, наивно ждать, что правящая элита займется сложными и «неинтересными» вещами, вроде наведения порядка, создания четких и прозрачных «правил игры», сознательно начнет ограничивать себя и своих приближенных, ради сносных условий для развития производства и обогащения экономически независимой и активной части населения. У последней, напротив, будут отбирать всё, что можно и нельзя, дабы отдать всем остальным слоям, обеспечивая их лояльность. Сильные слабеют, слабые остаются слабыми, власть – вне конкуренции. До поры…

Если подачки не действуют, можно использовать оголтелую пропаганду и НЛП – технологии, «25- кадр» и ещё много чего, если закон не мешает (С.96). Так, в обществе, состоящем снизу доверху из маргиналов, из получателей подачек, устанавливается диктатура рейтинга, а значит, диктатура PR и прочих маркетинговых технологий. Диктатура рейтинга устанавливается без всякого заговора масс-медиа, просто в силу самоорганизации большинства никчёмных потребителей «информ-продукта», черепашек из сказки (С.137-138). Но культурной формой и архетипом такого продукта являются гламур и, прошу прощения, баланда.

Во-вторых, криминальные приемы и методы легко конвергируются в политическую деятельность. Примерами такой конвергенции являются не только «заказные» убийства, но и использование «прокурорского» и «коррупционного» ресурсов во внутренних делах, а также постоянная угроза использования таких ресурсов против себя, любимых, в делах внешних. Напомним, что за границей не жалуют коррупционеров и не стесняются распространять собственные юрисдикции на иностранных политиков и бизнесменов. Поэтому, прилетев на очередной саммит или корпоративную вечеринку, можно встретить у трапа нагловатого клерка с судебной повесткой, а то и крепких ребят в униформе с наручниками. И таких примеров предостаточно[4].

Оттого у объектов конкурирующих юрисдикций возникает стремление скорее отыскать и объявить некоторую идеологию (как «обоснование права на насилие») в качестве государственной, а самих себя – поборниками и защитниками идеи. Отсюда – поразительная, на первый взгляд, неразборчивость в общественных связях, поиске союзников и спонсоров, когда речь идет об удержании власти, и избежания ответственности. Да любой привокзальный напёрсточник, любой бандит с большой дороги рады кричать: за идею страдаем (грабили «новых русских», «инородцев», «вредную» соседку и т.п.); а террорист – тот и подавно…

В-третьих, названная модель делает отечественный правящий класс заложником мировой конъюнктуры, цен на отечественное сырьё на мировых биржах. И никакого сговора мировых ТНК, никакой программы Института Санта Фе (С.59-60) раскрывать не требуется, чтобы предсказать в каком направлении будут действовать российские власти при изменении этих цен. Они будут идти, до последнего, в фарватере политического курса основных потребителей российских ресурсов. Конечно, по возможности, на естественных противоречиях потребителей можно поиграть, во «внешнюю политику». Вот такое «погружение в матрицу»…

Естественно, в данной модели до сих пор не остаётся места для нормальной антикоррупционной деятельности. Периодически возникающие кампании, вал публикаций и шумиха в СМИ – не в счет. Мафия бессмертна не потому, что мифологизирована, а потому, что легальные институты не сформировались или мало кому нужны, оттого и не функционируют, а вопросы «как-то решать надо».

А идея, обосновывающая право на применение насилия ради «общего» блага в каждом случае находится, что называется, ad hoc, без всяких культурологических и политологических изысканий. В этом заключается суть прагматизма, хоть политическим его назови, хоть уголовным.

Правовой прагматизм имеет несколько иную природу, поскольку идеология признаётся только до определенного предела: до определения правовых приоритетов. Когда приоритеты определены и артикулированы, идейное «что делать» должно уступить место практическому «с чего начать». Но для этого не следует, походя смешивать «разум, совесть, мораль… и образ Бога» в человеке, просто так, через запятую (С.159). Просто, образ Божий первичен по отношению к тварному разуму, как существовавший ещё до сотворения человека. А тварный разум первичен по отношению к нормам общежития: идеологиям, морали, праву и др.

Среди последних именно право обладает признаками высшего значения и универсальности в любом обществе. Но оно обладает такими признаками вовсе не оттого, что представляет собой самую совершенную систему норм, либо быстрее приближает человека к Богу, а общество – к Царству Его. Право первично оттого, что препятствует превращению человека в животное, а общества – в ад, с информационным воздействием или без такового. В этом заключается смысл правового прагматизма.

И ещё. Мой знакомый этнограф, немало поездивший по самым отдаленным уголкам планеты, утверждал, что даже у самых диких племен, ничего не слышавших ни о пророках, ни о Христе, существуют нормативные системы, аналогичные по содержанию нашим заповедям. То есть, все люди знают, что: убивать, лгать, насиловать, отнимать и т.п. нельзя. Все обладают знанием истины, без всякого «конфликта цивилизаций». Только действия этих предписаний в примитивном обществе распространяется лишь на ближайшее окружение субъекта, его семью. Лишь в современных мировых религиях данные предписания были адресованы всем разумным людям, распространены на всех, на всё человечество. При ином подходе, право неизбежно вырождается в нечто корпоративное, в «кое-что для своих». И тогда, в постмодернистской концепции права каждый, а в конечном счете – рейтинг, - признаётся источником правовых воззрений.

Поэтому кто-то видит в ведическом символе Колесницы Вишну информацию, «как ось и «вечный двигатель» мироздания» (Рис. 2, С.134), если «спицы-обводы» подписать. А кто-то может увидеть и очередной солярный знак, если количество «спиц» до четырех сократить…

 

Поступила в редакцию 24 января 2008 г.



[1] Криминология. Учебник / Под ред. Г.А. Аванесова. Изд. 3-е. М., 2005. С. 19; Бабаев М.М. Социальные последствия преступности. М., 1982. С.5, 13, 35

[2] См. Сулакшин С. Измена. М., 1995; Глазьев С. Геноцид. М., 1995 и т.п.

[3] Идея не новая, см: Тамбовцев В.А. Парадокс российской бедности // Экология и жизнь, 2000, №5. С.18-20

[4] Лукашук И.И., Наумов А.В. Международное уголовное право. Учебник. М., Спарк. 1999 С.62 и далее

2006-2019 © Журнал научных публикаций аспирантов и докторантов.
Все материалы, размещенные на данном сайте, охраняются авторским правом. При использовании материалов сайта активная ссылка на первоисточник обязательна.