«Смешанные дела» в деятельности российских консулов в Синьцзяне (конец XIX - начало ХХвв)

Галиев Владимир Вильевич,

кандидат исторических наук, докторант Института востоковедения им. Р.Б.Сулейменова, Республика Казахстан.

Вторая половина XIX - начало XX вв. является периодом значительной активности российской дипломатии в китайской провинции Синьцзян, на территории которой были развёрнуты пять российских консульств. Их функции были очень многообразны[1]. Консульства проводили масштабную правовую работу в своём консульском округе. Важным направлением этой работы являлось выполнение следственных мероприятий.

Об этой стороне деятельности консулов впервые упоминается в шестой статье российско-китайского Кульджинского договора 25 июля 1851 года^[2]. Заключённые в последующем договора России с Китаем конкретизировали как вопросы, связанные со следствием, так и вопросы экстерриториальности судопроизводства. Так Тяньцзинский договор 1858г. в значительной степени уточнил следственные полномочия консульств: «Разбирательство всякого дела между русскими и китайскими подданными в местах, открытых для торговли, не иначе должно производиться китайским начальством, как сообща с русским консулом или лицом, представляющим власть российского правительства в том месте. В случае обвинения русских в каком-либо проступке или преступлении, виновные судятся по русским законам»^[3]. Дополнительный к Тяньцзинскому трактату Пекинский договор уже напрямую указывал категории дел, по которым консулы должны были вести следствия: «В преступлениях важных, как-то: в убийстве, грабеже с нанесением опасных ранений, покушении на жизнь другого, злонамеренном поджоге и т. п. виновные русские, по произведении следствия, отсылаются в Россию, для поступления с ними по русским законам. Как в преступлениях важных, так равно и маловажных, консул и местное начальство могут принимать нужные меры только в отношении к виновным своего государства, но никто из них не имеет никакого права ни задерживать, ни отдельно разбирать, тем более, наказывать подданного не своего государства»^[4].

В конце XIX в. правительство России стало обращать значительное внимание на разработку ведомственных правовых актов, затрагивающих следственные полномочия консулов. 3 октября 1882 г. министр юстиции издал специальный циркуляр, где приводилось толкование Уложения о наказаниях в соответствии с российско-китайскими договорами. В третьем параграфе уложения отмечалось, что суды империи могут обращаться в российские консульства в Китае с требованиями о производстве отдельных следственных действий в случае если они проводятся по важным делам, которые находятся в производстве российских судов и при этом относятся исключительно к российским подданным, проживающим в пределах конкретного консульского округа. Относительно «допроса китайских подданных или доставления каких-либо сведений от сих последних, то требования о сем судебных установлений империи могут быть предъявляемы китайскому правительству путем дипломатических сношений и притом не иначе, как при посредстве Министерства юстиции через Министерство иностранных дел. Так как совершение вообще каких-либо следственных действий в пределах Китая сопряжено с весьма значительными затруднениями, то судебным установлением надлежит, при производстве следствий, всемерно заботится о разъяснении обстоятельстве дела путем таких действий, которые не требовали бы посредства российских консулов в Китае, обращение к содействию коих могло бы быть оправдано лишь в случае безусловной в то необходимости»^[5].

Не всегда подобная постановка организации следственных действий находила понимание, особенно, у местных приграничных властей. В связи с этим Семиреченский губернатор А. Фриде в 1894 писал: «Чугучакский консул от всякого настояния о разборе исков наших киргиз к китайско-поданным уклонился под предлогом неизвестности в чьем подданстве состоят киргизы рода Байджигит после разграничения»[6].

С одной стороны вполне понятно возмущение Семиреченского губернатора. Однако, с другой стороны, некоторые следственные дела были настолько запутаны и трудны, что сами приграничные власти не могли их решить. Кроме того, порой политические последствия следственных действий российских консулов были настолько серьёзны, что местные приграничные российские власти имели к ним лишь опосредованное отношение. В практической деятельности российских консулов подобных следственных дел было множество. Вот, например, что писал Чугучакский консул Н.И. Балкашин в 1884 году амбаню Сши о казахах Мукембае и Тахабае, которых пытали калмыки за их проступки. Н.И. Балкашин признавал, что наказание виновных по действующим законам нежелательно, все подобные дела будут доходить до уровня правительства и серьёзно усложнять дипломатические отношения.

Но основная причина прекращения следствия была иная. В своем донесении в МИД России консул признавал, что прекращение дела открывало возможность убедить Сши в необходимости российского управления на Барлыке, предоставляемом в 10-летнее пользование российским казахам, т. е. чтобы российская администрация самостоятельно, без всяких предварительных переговоров с китайскими властями вынесла решение о праве въезда на Барлык, которые, в результате, замедляли административную деятельность. Амбань согласился с доводами консула[7]. Таким образом, через решение конкретного дела, относящегося к области права, могли решаться важные политические дела, отражавшиеся на судьбах всех народов региона [8].

Сравнительно легко консул мог проводить следственные действия с подданными России на территории своих консульских округов, ведение этих дел ничем не отличалось от тех, которые возникали и у судебных следователей внутри России^[9]. Осложнения в производстве следствия возникали в том случае, если в числе участников дела оказывались китайские подданные. Китайских же подданных консул мог вызывать для допроса в свою канцелярию исключительно через китайских властей. Допросы их производились в присутствии китайского чиновника, который имел право в свою очередь сам задавать свидетелю вопросы. На основании допроса после его окончания китайский чиновник подписывал с консулом протокол допроса.

Справедливости ради необходимо заметить, что от ведения следственных действий иногда уклонялись не только китайские, но и представители приграничных российских властей. Яркий тому пример имел место в приграничье в районе урочища Каптагай, откуда были командированы четыре казака для отгона пяти верблюдов в укр. Бахты. С командированными казаками отправились три российских подданных узбека, проживавших в г.Чугучаке[10]. В дороге на караван напали около двухсот китайскоподданных казахов рода керей. Нападение было отбито[11].

Чугучакский консул, заявил, что по распоряжению МИДа ему необходимо иметь все сведения по этому делу, которые и были предоставлены. Однако консул этим не ограничился и стал настаивать на необходимости вызова к нему для опроса каждого из казаков. Бахтинский воинский начальник воспротивился. Однако командование разъяснило ему «Что касается предъявления консулом воинскому начальнику распоряжений высшего начальства, как основания его требований, то такового предъявления требовать нельзя, ибо распоряжение эти могут иногда иметь значение совершенно секретных»[12].

Существовало и еще одно препятствие для проведения следствия консульствами. Вопрос касался свидетельской присяги. В соответствии с российскими законами свидетель обязан был давать присягу, что он будет говорить только правду. В Китае такой нормы права не существовало. Затруднение вызывало даже простое подписание протокола допроса. Китайцы считали, что если свидетель подписал протокол, то он тоже может подвергнуться какой-либо ответственности; в китайских судах нередко так и было^[13].

В случаях, когда китайские власти не уклонялись от совместного с консулом производства следствия, то тогда все трудности смешанного процесса выступали с особенной наглядностью. С китайской стороны следствие затягивалось; при допросах обращали внимание не на главное, а на второстепенное; предварительное следствие старались превратить в судебное; путали протоколы; в зависимости от подданства обвиняемого игнорировали либо факты, приводимые обвинением, либо факты защиты. Это был период обострения российско-китайских отношений. Дело дошло до того, что лучшим средством погубить китайского бека или аксакала, было наградить его от имени российского консульства подарком или иным знаком отличия^[14].

Весьма интересен и такой факт. Порой возникали очень важные дела, тогда в следствие включались консулы сразу двух разных консульских округов. Так, в 1903 году, когда на реке Текес был убит российскоподданный купец Хамитбай Мухамед Халыков, в следствие включились консулы из Кульджи и Кашгара С.А. Федоров и Н. Кротков^[15].

Наряду с российскими консульствами в расследовании совместных дел принимали участие так же и китайские власти. В китайском судопроизводстве следственного этапа вообще не существовало, он полностью сливался с судебным следствием. Производилось лишь дознание, его выполняли большей частью полицейские или старшины – сянье, но дознание это существенного влияния на решение дел не оказывало^[16]. Постепенно все следственные полномочия по смешанным делам сконцентрировались у начальников «комиссий русско-китайских дел». В Тарбагатайском округе он назывался «ди-фан гуань», т. е. «местный начальник». Помимо следствия по смешанным делам в ведении чугучакского ди-фан-гуаня находились все без исключения административные и судебные следственные дела, касающиеся собственно – китайцев, китайско-подданных уйгур, узбеков и дунган. А так же по смешанным делам, в которых одной из сторон являлись китаец или китайскоподанный дунганин, уйгур, узбек, а другой – китайскоподанные казахи. Ди-фан-гуань собирал подати с указанных подведомственных ему китайскоподданных народов и являлся по совместительству так же начальником китайской полиции. Однако в компетенцию чугучакского ди-фан-гуаня не входило проведение следствия по маньчжурским народностям «сибо» и «солоны», монгольским «олюты» и «торгоуты»^[17].

Подобная комиссия была организована так же и в Кульджинском округе. К 1907 году она уже активно действовала. Об этом консул С.А. Федоров писал: «В Кульдже при Даотае состоит т.н. комиссия русско-китайских дел, в которую по требованию доставляются для совместного следствия такие инородцы, с которыми главным образом и возникают дела у наших подданных»^[18]. В комиссии проводились следственные действия как по гражданским, так и по уголовным делам. Работа этой комиссии была очень плодотворной. Очевидно, это было связано с тем, что консульству и членам удалось прийти к взаимопониманию. Более того, двое китайских руководителей из состава комиссии находились под прямым влиянием российского консульства.

Учитывая положительные результаты деятельности комиссий по русско-китайским делам, в том же 1907 году в виду развития российской торговли в Западной Монголии, входившей административно в Синьцзян, китайское правительство признало нужным в городах Кобдо и Улясутае, помимо главных ямыней, учредить отдельные управления для проведения следствия и разбора коммерческих жалоб между российскоподданными и монголами^[19].

Следует признать, что случаи отказа консулов проводить следственные действия не были единичными. В приграничных российских судах часто, особенно в конце 80-х годов XIX века, возникала необходимость в следственных мероприятиях на китайской территории. И естественно, местные власти просили об этом консулов. 24 декабря 1886 году Семиреченский военный губернатор, жалуясь Степному генерал-губернатору, писал: «Консул отказался вручить повестку (исцу – китайскоподданному – В.Г.), объясняя, что по трактатам китайские подданные не обязаны являться в русские суды из китайских пределов. Вообще некоторые консулы злоупотребляют содержащеюся в протоколах частью обязанностей»[20].

Необходимо отметить, что деятельность российских консульств по проведению следствий по делам российских и китайских подданных в Синьцзяне основывалась на положениях международных договоров России и Китая. Консульства вели всё многообразие категорий следственных дел и следственных действий. Деятельность консулов на этом направлении была подчинена их основной цели – продвижению интересов России и защита своих подданных на территории Синьцзяна.

Поступила в редакцию 08.04.2010 г.