Что защищал закон об ответственности матерей-детоубийц на различных этапах истории

Ростокинский Александр Владимирович,

кандидат юридических наук, доцент кафедры

уголовно-правовых дисциплин юридического факультета

Московского городского педагогического университета.

Многое из того, что все мы считаем «естественным», имеет сравнительно недавнее происхождение. В полной мере сказанное относится и к принципу права каждого на жизнь и равной защиты законом данного права. Ряд современных законодательных и правоприменительных проблем защиты жизни новорожденных и ещё не родившихся детей, безусловно, связаны со сменой приоритетов уголовно-правовой политики российского государства.

С момента зарождения культуры, в человеческих сообществах решается дилемма охраны всеми членами сообщества жизни детей и ограничения права на жизнь некоторых лиц в интересах родового или племенного успеха. Жизнь родившегося ребенка выступала предметом «табу» для всех лиц, кроме старейшин его рода, круг которых постепенно сокращался до главы семейства (домовладыки). Но и право старейшин было далеко не бесконечным.

Допустимыми ограничениями права на жизнь в примитивных обществах выступали, например, человеческие жертвоприношения; принудительное изгнание плода у женщины, а также умерщвление больных и ослабленных новорожденных[1]. Всё это, строго говоря, не считались убийством, поскольку момент начала жизни члена примитивного социума, как и последующие «переходы» в более высокие страты, связывается не с биологическим актом, а с проведением ритуалов инициации, сопровождающихся магическими обрядами «породнения».

Поскольку по мере развития цивилизации прежние уклады, вместе со своими коллективными носителями не исчезают из общества, а приспосабливаются к новым условиям, занимая новые для себя «социальные ниши». Сохраняются и соответствующие им взгляды и представления, которые, достаточно легко прорываются через тонкий слой новых принципов и привычек. Особенно часто такие прорывы первобытных инстинктов случаются в экстремальных условиях, в кризисные моменты жизни общества, группы или отдельного человека. Возможно, именно таким образом формируется мотивация таких деяний, вызывающих отвращение у любого здравомыслящего человека, как детоубийство и оставление новорожденного в заведомо опасных для его жизни условиях.

Как отмечает Н.В. Лысак, уже в своде судебных решений и указов (Уставе) князя Ярослава была установлена ответственность за убийство матерью новорожденного: «Тако же и женка без своего мужа или при мужи дитяти добудеть, да погубить, или в свиньи ввержить, или утопить обличивши, пояти (и) в дом церковный» (ст.6)[2]. Об ответственности матери за избавление от ребенка говорилось и в Уставе Владимира Святославича: «…если девка дитя повержеть…» (ст.9)[3]. «Повержеть» — бросить (сбросить) на землю. Отсюда делается предположение, что речь шла как о рождении ребенка, так и об аборте. Использование законодателем оборота «без своего мужа или при мужи» свидетельствует о том, что речь идет, прежде всего, о внебрачном, незаконнорожденном ребенке[4]. Последний, в традиционном обществе оставался как бы «вне социума», пребывание в котором не мыслилось вне своего клана.

«Ничей» человек, как ребенок, так и взрослый, правовой охраной не пользовался. Например, за смерть такого ребенка некому было отомстить убийце, который к тому же являлся ближайшим родственником. Поэтому и жизнь «безродного» малолетнего ещё долго рассматривалась как малоценный объект правовой охраны, защищаемая только Богом.

За подобные посягательства, в условиях утверждения христианства в качестве государственной религии, виновные подвергались церковному суду, им назначались религиозные наказания, как за посягательства против веры. Срок наказания также определялся соответствующим церковным иерархом. Обязательным элементом наказания было несение различных религиозных покаяний, исполнение которых, как правило, носило форму испрашивания прощения у окружающих и было публичным.

Анализ данных норм позволяет сделать два вывода об особенностях установления уголовной ответственности за детоубийство в средневековой Руси. Во-первых, установление фактического запрета родительского «права жизни и смерти» в отношении новорожденного было необходимой гуманной государственно-правовой мерой. Новорожденным по каноническому праву признавался ребенок, над которым не был совершен обряд Св. Крещения, символизирующий породнение с Церковью.

Во-вторых, закрепление законом даже самых жестоких и позорящих наказаний вместо древних композиций, кровной мести и «права меча» призвано было выступить мощным фактором укрепления правопорядка и социального мира. Установление государственной монополии, порядка назначения наказания и его исполнения было большим шагом вперед, относительно возможных саморасправ частных лиц над виновными и их родственниками.

В дальнейшем данные принципы были лишь в общем виде закреплены в Соборном Уложении (1649 г.), поместившем многие преступления против ближайших родственников именно среди преступлений против церкви (ст. 1 — 7). В этой кодификации утвердился последовательно дифференцированный подход к вопросам ответственности за детоубийство, характерный для канонического права. Так, в ст. 3 главы ХХII указывалось: «А будет отец или мать сына или дочь убиет до смерти, и их за то посадить в тюрьму на год, а отсидев в тюрьме год, приходити им к церкви Божии, и у церкви Божии объявляти тот свой грех всем людям вслух. А смертью отца и матери за сына и за дочь не казнити». Тогда как убийство (организация убийства) женой мужа рассматривалась как одно из наиболее тяжких убийств.

В то же время, наказание ужесточалось, если имело место убийство матерью незаконнорожденного (внебрачного) ребенка. «А будет которая жена учнет жити блудно и скверно, и в блуде приживает с кем детей и тех детей сама, или иной кто по ея велению погубит, а сыщется про то допряма: и таких беззаконных жен, и кто по ея велению детей ея погубит, казнити смертию безо всякия пощады, чтобы на то смотря, иные такова беззаконного и скверного дела не делали, и то блуда унялися» (гл. ХХII, ст. 26)[5]. Очевидно, родовым объектом охраны здесь выступают вовсе не жизнь, не личная безопасность ребенка, а канонический порядок семейных отношений.

В эпоху Петра I любые преступления против семьи были приравнены к религиозным и воинским преступлениям. Так, в Артикуле воинском (1715 г.) указывалось: «ежели кто отца своего, мать, дитя во младенчестве, офицера наглым образом умертвит, онаго колесовать, а тело его на колесо положить, а за прочих мечем наказать (Арт. 163)[6] — т.е. отрубить голову. Ни о каком снисхождении к женщинам-детоубийцам уже не упоминалось, независимо от их семейного статуса. Отход от прежних принципов можно объяснить именно тем обстоятельством, что данное посягательство начинает рассматриваться как преступление против законодательно оформленной воли монарха, против установленного порядка отправления семейных и иных, например, служебных, обязанностей. Ничем, кроме законодательно оформленного террора, государство не могло гарантировать ни исполнение массы новых законов, ни сохранение патриархальной семьи.

Следующий этап развития законодательства об ответственности за детоубийство, без оглядки на традиционные институты, связан с принятием Свода законов уголовных (1832 г.), закрепившего общее правило: «Родители не имеют права на жизнь детей и за убийство их судятся и наказуются уголовным законом»[7]. Свод различал убийство сына или дочери (чадоубийства), а также детоубийство (убийство малолетнего, новорожденного), причем эти преступления относились к умышленным, совершенным при отягчающих обстоятельствах («особенным смертоубийствам»).

В последовавшей кодификации уголовных законов Империи, в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных (1845 г.) впервые психическое состояние матери-детоубийцы было признано обстоятельством, подлежащим исследованию и учету при назначении наказания, способным смягчить ответственность осужденной. Но возникновение данного состояния, опять же, связывалось с семейно-правовым статусом обвиняемой и ребёнка. Если же имело место убийство законнорожденного ребенка, то виновной должно было быть назначено более строгое наказание.

Более того, в последующем были предприняты попытки смягчения наказания матерей, убивших своих внебрачных детей в ст.461 проекта нового Уголовного уложения (1903 г.) указывалось: «Мать, виновная в убийстве прижитого ею вне брака ребенка при его рождении наказывалось исправительным домом»[8].

Но законодатель Советской России не воспринял данный привилегированный состав преступления. В новых социально-политических условиях законодатель оказался существенно дезориентирован в вопросах возможности и необходимости охраны семьи уголовно-правовыми мерами. Советское государство, с одной стороны, пыталось бороться с пережитками родового быта, а с другой — решать демографические проблемы средствами уголовной репрессии. Так в случае привлечения женщины-детоубийцы к уголовной ответственности по ст.142 УК РСФСР (1922 г.) «Убийство», суд был обязан вменить ей в вину два отягчающих обстоятельства: 1) убийство лицом, на обязанности которого лежала забота об убитом; 2) с использованием беспомощного состояния убитого. (ст. 136 п.п. «д» и «е» УК РСФСР 1926 г.).

Однако отечественные криминологи не согласились с такими изменениями и постоянно обращали внимание законодателя, в 1926 году Уголовно-кассационная коллегия (УКК) Верховного Суда РСФСР в своем инструктивном письме дала следующее разъяснение: «УКК считает, что назначение суровых мер социальной защиты за эти преступления не может дать никаких результатов. Борьба с этим явлением должна идти не столько по пути уголовной репрессии, сколько по пути улучшения материальной обеспеченности женщин-одиночек и изживания вековых предрассудков, ещё глубоко коренящихся, в особенности в крестьянских массах… УКК считает нужным, если подобного рода преступление совершено впервые и вызвано указанными выше причинами, за преступление этого рода назначать меру социальной защиты в виде лишения свободы на минимальные сроки или ставить вопрос об условном осуждении… если же преступление совершено достаточно культурной матерью и притом при сравнительно благоприятных материальных условиях, то УКК не видит никаких оснований для применения указанных выше мягких мер…». Тем самым Верховный Суд ориентировал правоприменителя на дифференцированный подход при назначении наказания матерям-убийцам. Однако, украинский законодатель в 1927 году выделил из состава детоубийства особый состав убийства при смягчающих обстоятельствах, значительно снизив за него наказание[9].

Однако, в нашей стране нарастание кризисных явлений, сопровождавших отход от политики НЭПа, окончательный распад традиционных общественных институтов и усиление тоталитарной диктатуры, побудили законодателя предпринимать меры по усилению уголовной репрессии. По своему содержанию они были сходны с предпринятыми двумя веками ранее, в период петровских реформ. В 1936 году был издан циркуляр Верховного Суда и Народного комиссариата юстиции РСФСР, в котором указывалось: «В новых условиях быта, возросшей материальной обеспеченности и культурности всех трудящихся СССР является неправильным применение за детоубийство условного осуждения или иных мягких мер наказания по мотивам материальной нужды, низкого культурного уровня, нападок и издевательства со стороны родных и окружающих и т.п.»[10]. Интересы охраны нового порядка вновь возобладали…

Такой подход в целом сохранил и УК РСФСР (1960 г.), по которому деяние матери-убийцы квалифицировалось как убийство, совершенное без отягчающих обстоятельств (ст.103). При этом в ст.38 УК было закреплено такое основание, смягчающее ответственность, как «совершение преступления вследствие стечения тяжелых личных или семейных обстоятельств», которое трактовалось судами достаточно широко. И судебная практика в течение 36 лет, последовавших за принятием нового УК, шла по пути снижения наказания матерям-детоубийцам, при установлении воздействия названных обстоятельств, несмотря на провозглашенную верность международным принципам защиты жизни и конституционное закрепление права каждого на жизнь.

Действующий Уголовный кодекс РФ (1996 г.) предусматривает убийство матерью новорожденного ребенка в качестве самостоятельного и привилегированного состава убийства. Объектом данного преступления является жизнь человека, а смягчающие вину обстоятельства устанавливаются по формальным признакам личности виновной и обстоятельств рождения ею ребенка. Считается, что психическое состояние любой женщины, даже способной действовать умышленно (и достаточно изощренно), и при любых родах является извинительным обстоятельством, даже при специальном рецидиве.

На основании изложенного, развитие уголовного законодательства об ответственности за детоубийство советского государства воспроизводило в качественно новых социально-политических условиях основные этапы развития уголовного законодательства Российской Империи с периодами: модернизации и усиления репрессивной политики (тоталитарный период), последующей гуманизации и освоения зарубежного законодательного опыта (конец 50-х — начало 80-х гг.), либерализации и признания детоубийства привилегированным составом преступления (период разработки проекта УК РФ). О приоритетах такой либерализации каждый волен судить в меру личного правопонимания…

Литература

1.                  Боровитинов М.Н. Детоубийство в уголовном праве. — СПб., 1905.

2.                  Ковлер А.И. Антропология права. Учебник. — М., 2002.

3.                  Красиков А.Н. Ответственность за убийство по российскому уголовному праву. — Саратов: СГУ, 1999.

4.                  Лысак Н.В. Ответственность за убийство матерью новорожденного ребенка (историко-правовой анализ) // Семейное право. 2004. № 2.

5.                  Пудовочкин Ю.Е. Ответственность за преступления против несовершеннолетних по российскому уголовному праву. — СПб., 2002.

6.                  Российское законодательство Х – ХХ веков. В 9 томах. Законодательство Древней Руси. — М., 1974 Т.1.

7.                  Уголовное законодательство СССР и союзных республик: Сборник (Основные законодательные акты). — М.: Юриздат, 1952.

Поступила в редакцию 08.08.2010 г.