Синонимический ряд категории «почвы, земли, семьи, Родины» в символизме Серебряного века

Микитюк Юрий Мирославович,

аспирант Русской христианской гуманитарной академии, Санкт-Петербург.

После бурного развития различных социально-политических течений в годы царствования Александра II[1] последовало некоторое затишье, связанное с правительственными контрреформами, затронувшими все сферы жизни российского общества. Почвенничество оказалось основательно подзабытым. Сыграл свою роль и уход из жизни А. Григорьева (1864) и Ф.М. Достоевского (1881). В восьмидесятых и девяностых годах общественный интерес прикован, в основном, к революционно-народническим и марксистским течениям, а также либеральному движению и, конечно, толстовству.

Первое – после длительного молчания – упоминание о почвенничестве мы встречаем в статьях А. Блока, проявлявшего особый интерес к фигуре А. Григорьева. Начав разработку темы о Григорьеве в 1902, значительную статью («Судьба Аполлона Григорьева») Блок опубликовал только в 1916 г. В своей работе А. Блок очень высоко оценивает А. Григорьева не только как литературного критика, но и как мыслителя, превозносит его роль в истории отечественной культуры. Напомним: «Он единственный мост, перекинутый к нам от Грибоедова и Пушкина: шаткий, висящий над страшной пропастью интеллигентского безвременья, но единственный мост»[2].

Оценка почвеннических идей Григорьева требует, по мнению Блока, нестандартного подхода; интерпретация его мыслей в традиционных терминах ведет к потере того сокровенного содержания, которое и составляет сердцевину его творческого наследия: «Как при жизни, так и после смерти Григорьева о глубоких и серьезных его мыслях рассуждали все больше с точки зрения «славянофильства» и «западничества», «консерватизма» и «либерализма», «правости» и «левости». В двух соснах и блуждали до конца века; а как эти мерила к Григорьеву неприложимы, понимание его и не продвигалось вперед»[3].

Вначале XX в. категориальный ряд «почвы», «земли» и т. п. раскрывается в натурфилософии символического направления русской литературы и поэзии. Это отразилось в текстах В. Зайцева («Миф» 1906), Д. Мережковского («Природа»)[4], З. Гиппиус («Земля» 1902; «Август» 1904). Земля воспринимается символистами как Мать-Земля, Душа дольнего мира. К ней обращены молитвенные интонации[5], в её силу хотят верить, Природа-мать рассматривается в категории «жизни». Вяч. Иванов показал в своих стихах, что Земля обещает нам прощение и спасение, а также дарует силу не грешить[6].

Мифологема Матери-Земли продолжает свое развитие и в двадцатые г. в творчестве Хлебникова, И. Северянина[7], а в эмиграции глубже всего концепции почвенничества разработаны в произведениях М.А. Осоргина «Свидетель истории», «Книга о концах», «Времена», «Игрок», «Сивцев Вражек» и др.[8]. Как показал К. Исупов, в эмиграции слово «Земля» в качестве сублимации мифологемы «Дома», получило новый импульс в названии различных вещей: К. Бальмонт - «Дар земле» (Париж 1921) и «Где мой дом?» (Прага, 1924 ); А.Н. Мазурова - «Земля: современный роман» (Рига, 1929 ); А. Буров - «Земля в алмазах» (Париж, 1937)[9].

Как мы видим, мифологемы «почвы, Земли, семьи, Родины» обрели свою символику в литературе и поэзии начала XX в. Можно сказать, что в период авангарда философская, научная, религиозная и общественная мысль в России стали возвращаться к проблемам, которые были сформулированы почвенниками.

Некоторых представителей «Серебряного века» объединяет взгляд на почвенничество как на религиозное явление, продолжение и развитие идей православной соборности. Более всего это отражено в трудах В.В. Зеньковского[10]. Именно православные корни имеет стремление почвенников к оцерковлению земного порядка, их искание «непосредственности»[11] через восстановление «органической цельности» в созерцании мира и в историческом творчестве, идея воссоздания единства нации.

Зеньковский называет Ф.М. Достоевского главным идеологом почвенности, но при этом наш историограф философской мысли не оставляет незамеченным вклад в ее формирование и Аполлона Григорьева. Григорьев был оригинальным в своих исканиях, его участие в выработке идеологии почвенничества, бесспорно, очень значительно.

Как религиозное явление рассматривал почвенничество и Г.В. Флоровский в знаменитой книге «Пути русского богословия». Он анализирует почвенничество в связи с той основной мыслью Достоевского, что Церковь есть мистическое выражение религиозно-общинного идеала конфессионального Целого. Почвенничество, по мнению Флоровского, является возвратом к первоначальной цельности, идеалом и заданием целостной жизни. Достоевский старался осмыслить весь тогдашний русский опыт. Он был взволнован всем происходившим вокруг; но это не было простое житейское любопытство. Достоевский «изучал человеческую личность не в ее «эмпирическом характере», не в игре видимых причин и следствий, но именно в ее «умопостигаемых», в ее хтонических глубинах, где смыкаются и размыкаются таинственные токи первобытия»[12].

Достоевский, по определению Бердяева, «никогда не отрывался от национальных корней»[13]. Бердяев в работе «Миросозерцание Достоевского» показал, что творчество писателя в большей степени национально. Даже нигилизм, против которого Достоевский вел полемику, раскрыт автором «Бесов» как «истерия русской души», в исключительной склонности к одержимости и беснованию. Даже революция с ее разрушительной силой должна быть признана русской национальной чертой[14].

Резюмируем: ближайшие приверженцы почвеннических идей и первые исследователи творчества Григорьева, Страхова и Достоевского обращались к анализу религиозных и национальных составляющих всего комплекса почвеннических идей.

Идея почвы пришлась по вкусу и представителям евразийства[15]. Анализируя причины русской катастрофы 1917 г., евразийцы увидели главный корень в недооценке самобытности творцов русской культуры. Н.С. Трубецкой писал, что необходимо изменение культуры, а не политического строя[16]. И хотя нашей целью не является здесь глубокое изучение евразийства, стоит отметить, что почвенническая установка, по их мнению, оправдана и плодотворна лишь в том случае, когда под почвой понимается тысячелетняя духовная культура, и когда она нацелена на развитие этой культуры. Добавим, что идеи географического детерминизма, на которых стояли евразийцы и которые они поддержали в своих геополитических конструкциях, сомкнулись с мистикой почвы.

Но если рассматривать сиюминутные политические проблемы в символике «почвы», появляется опасность превращения «почвы» в националистический соблазн и в «инструмент политической мобилизации»[17].

Евразийцы в своём учении, хотя их и обвиняли в обратном, ставили себе задачей преодоление национализма как антисоциального явления. Для них было неприемлемо превозношение какого-либо народа над другими.

После событий 1917 близкие к почвенничеству мотивы в русской литературе и искусстве тесно переплелись как с ностальгическими темами утраченной Родины и «уходящей Руси»[18], так и с неугасимой надеждой на то, что дух православной России по-прежнему теплится где-то в глубинах народного бытия, вследствие чего она обязательно возродится.

В свое время еще Страхов отметил, что органическая и неразрывная связь искусства и жизни принадлежит творчеству как мыслителей, так и «чистых» поэтов[19]. По его замечанию, пока жива поэзия, нет причин сомневаться в здоровье русского народа. Вяч. Иванов, А. Блок, С. Есенин, Н. Клюев, М. Зенкевич, В. Маяковский, о которых прежде уже говорилось в нашем исследовании, были истинными поэтами почвы. В.Н. Бараков в своей работе «Чувство Земли», прекрасно показал эволюцию почвенничества в поэзии. В основном, это поэты-лирики.

В этой поэзии воспевается деревня[20], мужик, земля, мать, весь родной мир с его природой и весь уют отчего дома, родовая память и воздух детства.

Причина всех неудач реформ сверху, особенно в начале XX в., заключается в игнорировании интересов провинциальной России. Выход из такого положения - возвращение к корням. «Почвенники – пишет Бараков, – относятся к любви, к семье как к тайне и как к таинству. Может быть, здесь наблюдаются отголоски православной традиции, в которой наиважнейшей ценностью в земной жизни является семья. Исключительная фигура в этом ряду – мать – хозяйка и родоначальница. Образ матери – один из центральных и эмоционально напряженных во всей «почвенной» поэзии и шире – литературы, напрямую связанный с мотивом сиротства»[21].

Конечно же, поэты-«почвенники» разработали свой образно-символический ряд, но их поэзия остается в рамках классики. Основные свои проявления поэзия этого рода обрела в символизме.

Таким образом, мы можем отметить, что почвенничество в период Серебряного века приобрело новые черты самовыражения. От полного забвения в общественно-политической деятельности вначале XX в. почвеннические идеи стали приобретать новых сторонников в литературе, поэзии и философии, особенно в послереволюционные периоды.

Многие представители тогдашней интеллигенции стали по-новому переоценивать мировоззрение Достоевского и его окружения. Но мы отметили, что, при всей целостности и органичности почвеннической идеологии в XIX в., поздние адепты этой теории начинают рассматривать категории национального (народного) и христианского (православного) в ситуации некоей категориальной разлученности.

Причины такому расхождению мы обнаруживаем в своеобразном универсализме, выраженном такими философами, как Н.Я. Данилевский (общеславянский подход), К.Н. Леонтьев («византизм»), Н.С. Трубецкой (евроазиатская особенность исторического развития России)[22]. Эти учения имели немалое влияние на мировоззрение интеллигенции.

Подобный универсализм проявился и в общественном восприятии официального православия. Демократические тенденции, основанные на секуляризованном социализме Маркса, настолько популярными оказались в начале XX в., что роль Церкви для образованного сословия умалилась до крайности.

Речь не идет о полном отвержении религии, место православия заняла квазирелигия, построенная на мифологии вечной материи и земного коммунистического рая, в результате чего традиционное христианство перестало ощущаться как нечто, фундирующее нашу жизнь целиком и без остатка. То ослабевая, то обретая причудливые очертания, идея почвы не сходит на нет, она остается в составе русского мироощущения. Возникает новое напряжение – между почвой, уже впитавшей опыт социалистического строительства, и квазирелигиозной идеологической надстройкой.

Литература

1.                  Бараков В.Н. Чувство земли: «Почвенное» направление в русской поэзии и его развитие в 60-е – 80-е годы XX века. –– М., 1997.

2.                  Бердяев, Н. А. Философия творчества, культуры, искусства. В 2-х т. – М., «Искусство». 1994. Т. 2.

3.                  Бердяев, Н.А. Философия творчества, культуры, искусства. Т. 2.

4.                  Блок А. Судьба Аполлона Григорьева // А.А. Блок. Собр.соч.: В 6 т. –– Л., 1982. Т.4..

5.                  Булычев Ю.Ю. Россия как предмет культурно-исторического познания. Введение в проблему российской культурно-исторической самобытности. –– СПб., 2005.

6.                  Зеньковский В. В. История русской философии.–– Л.,1991.Т.1.Ч.2.

7.                  Иванов В. И. Собрание сочинений: В 4 т. / Вячеслав Иванов. Под ред. Д.В. Иванова и О. Дешарт. – Брюссель. Т. 3. 1979.

8.                  Исупов К. Г. Русский Антей. // Христианство и русская лит-ра. СПб. 2006. ВЫП. 5.

9.                  Мережковский Д.С. Собр. Соч. В 4 Т. –– М., 1990. Т. 4.

10.              Мужайлова Е. А. Ф. М. Достоевский и М. А. Осоргин: Типология почвенничества. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. н.: спец.10.01.01. Магнит-й гос.ун-т. Магнитогорск, 2008.

11.              «Мундирное человечество» или «народная личность»? Полемика в литературной критике второй половины XIX века. // Литература в школе. –– М., 2000 №6.

12.              Пайпс Р. Русский консерватизм во второй половине XIX века // XIII Международный конгресс исторических наук. М., 1970.

13.              Соболев А. В. Евразийство в контексте почвеннической традиции // Вестник РХГА. Т. 8 Вып. 2. –– СПб.: РХГА, 2007.

14.              Трубецкой Н.С. Мы и другие // Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. –– М., 1995.

15.              Флоровский Г. В. Пути русского богословия. –– М.: Ин-т рус. цивилизации, 2009.

Поступила в редакцию 23.03.2011 г.