Уголовно-правовое отношение как предмет досудебной квалификации

Фильченко Андрей Петрович,

кандидат юридических наук, доцент, докторант Академии Федеральной службы исполнения наказаний.

Рассматривая проблему уголовно-правовой квалификации, нельзя оставить без внимания один из ее самых важных аспектов – границы, в которых она может осуществляться на различных стадиях уголовного производства и, прежде всего, – досудебной. Решая эту проблему, мы будем исходить из того положения, что моментом возникновения отношения уголовной ответственности является деяние, содержащее все признаки состава преступления. Для области уголовно-правовой квалификации оно имеет сугубо практическое значение, поскольку определяет масштаб права квалификации, которым закон наделяет органы предварительного расследования. Как известно, сегодня законом такое право предоставлено не только суду, но и другим правоохранительным органам – дознания, следствия и прокуратуры, на что специально обращается внимание в юридической литературе[1].

Довольно часто вопрос о природе квалификации на досудебной стадии производства вовсе не поднимается и последняя априори считается квалификацией преступления (-ий). Так, например, рассматривая квалификацию преступлений как этап применения уголовно-правовых норм должностными лицами правоохранительных органов, П.Ф. Гришанин в качестве ее цели определил установление основания уголовной ответственности, то есть совершение лицом преступления[2].

Стоит отметить, что утративший в 2001 году силу УПК РСФСР использовал термин «квалификация преступлений» как законодательный. Он входил в содержание многих положений: об указаниях прокурора (ч. 1 п. 3 ст. 211); вопросах, подлежащих разрешению прокурором по делу, поступившему с обвинительным заключением (п. 7 ст. 213); обязанностях судьи при подготовке дела к судебному заседанию (ч. 1 ст. 223-1, ч. 1 п. 3 ст. 232 УПК) и т.д.

Действующий УПК РФ не отказался от применения данного термина, используя его, главным образом, при регулировании вопросов производства в суде (ч. 3 ст. 300, п. 3 ст. 307 и т.д.), а также включая его в положения о правах руководителя следственного органа (п. 3 ч. 1и ч. 3 ст. 39) и начальника подразделения дознания (п. 2 ч. 3 ст. 40.1). Однако применительно к стадии предварительного расследования законодатель пользуется иными, более точными конструкциями: «квалификация действий обвиняемых» (п. 2 ч. 1 ст. 221, п. 15 ч. 2 ст. 37, п. 5 ч. 2 ст. 38, ), «переквалификация обвинения» (ч. 2 ст. 226), «квалификация вменяемого ему в вину преступления» (ч. 3 ст. 231), «(пере-) квалификация деяния» (п. 1 и 3 ч. 8 ст. 246) и пр., что на наш взгляд совершенно справедливо. Весьма интересно, что регулирование производства в суде с участием присяжных заседателей происходит при употреблении формулировки «квалификация содеянного» (ч. 3 ст. 347, ч. 3 ст. 348, п. 3 ст. 351). То же находим и при кассационном порядке рассмотрения уголовного дела (ч.1-2 ст. 387).

Возможность говорить о квалификации преступления на досудебной стадии уголовного производства представляется нам весьма сомнительной. Принятие данного подхода противоречило бы нормативным установлениям ч. 1 ст. 49 Конституции РФ и ч. 1 ст. 14 Уголовного кодекса РФ (далее – УК РФ), сочетание которых отдает прерогативу квалифицировать деяние как преступление исключительно суду. Никаких отступлений в этом отношении ни Основной Закон РФ, ни закон уголовный не предусматривают.

Интересно отметить, что уголовный закон всего два раза упоминает термин «деяние, содержащее все признаки состава преступления» – в ст. 8 и ч. 1 ст. 29 УК РФ. Близкая по значению формулировка «…деяние содержит иной состав преступления» используется в ч. 3 ст. 31 УК РФ, а ее вариативность «если в его действиях не содержится иного состава преступления» – в примечаниях к некоторым статьям Особенной части УК РФ, предусматривающих освобождение от уголовной ответственности (ст. 126, 127.1., 178, 205, 205.1., 206, 207, 210, 222, 223, 275, 282.1., 282.2., 322 УК РФ) в связи с деятельным раскаянием (ч. 2 ст. 28 УПК РФ). В эту группу условно можно отнести и конструкцию «то же деяние, совершенное…», открывающее части вторые, третьи и т.д. статей Особенной части УК РФ, предусматривающие так называемые квалифицированные составы преступлений. На этом использование указанных формулировок заканчивается. Во всех остальных случаях, которых по объему ничуть не меньше, идет оперирование понятием «преступление» даже применительно к тем ситуациям, в которых уголовная ответственность еще только предполагается, характер возникшего правоотношения не ясен, а вина задержанного, подозреваемого или обвиняемого не доказана.

Такое мы можем наблюдать при описании некоторых принципов уголовного права. Например, в ст. 4 УК РФ законодатель использует конструкцию «лица, совершившие преступления…подлежат уголовной ответственности». Тот же самый подход применен и в ч. 1 ст. 10, ст.11-13, ч.1-2 ст. 20, ч.1 ст. 22, 23, ч. 1-2 и 4-5 ст. 31, ст. 38, ч. 2 ст. 42, п. «и» ч. 1. ст. 61 и т.д.

В целом, подходя к толкованию подобных норм формально, вполне логичным было бы сделать следующий вывод: уголовный закон связывает уголовную ответственность исключительно с преступлением. Принимая во внимание, что юридически преступление появляется со вступлением в законную силу обвинительного приговора суда, мы вынуждены были бы признать данный факт и основанием появления уголовной ответственности, то есть исходить из правильности узко-юридического подхода к возникновению рассматриваемого нами правоотношения. Это, в свою очередь, означало бы отождествление уголовной ответственности и наказания[3].

Однако такое понимание оказалось бы весьма поверхностным. Полагаем, что термин «преступление» в указанных выше нормах использован законодателем технически, без соотнесения его с основанием уголовной ответственности, хотя и с методологической точки зрения не совсем верно, но удобно замещающий конструкцию «деяние, содержащее все признаки состава преступления». Содержательное наполнение используемого термина «преступления» в этом смысле ограничивается лишь предусмотренностью деяния той или иной статьей УК РФ. Такой вывод можно сделать исходя из содержания, например, ч. 2 ст. 2 УК РФ: «…настоящий Кодекс… определяет, какие опасные для личности, общества или государства деяния признаются преступлениями…». То же самое находим, обратившись и к ч. 4 ст. 34 УК РФ, использующей выражение «преступления, предусмотренного этой статьей, несет уголовную ответственность за данное преступление …» или к ч. 5 ст. 46 УК РФ – «преступления, предусмотренные статьями 204, 290, 291, 291.1 настоящего Кодекса» и т.п.

Технический подход к использованию в нормах уголовного закона термина «преступление» (в отсутствие связи с понятием преступления и основанием уголовной ответственности) подтверждается и включением в положения норм УК РФ тавтологичных выражений: «виновным в преступлении признается…» (ч. 1 ст. 24), «наказание применяется к лицу, признанному виновным в совершении преступления» (ч. 1. ст. 43), «лицу, признанному виновным в совершении преступления…» (ч. 1. ст. 60) и т.п. Как известно виновность уже закреплена ч. 1 ст. 14 УК РФ в качестве самостоятельного признака преступления, однако законодатель «удобно» повторяет ее снова.

Точно также необходимо относиться и к употреблению в законе термина «преступление» применительно к случаям, в которых уголовное дело может быть прекращено без вынесения судом обвинительного приговора. Речь идет о нормах статей 75-78 Главы 11 УК РФ «Освобождение от уголовной ответственности», в содержании которых используется выражение «совершение преступления». В случае судебного рассмотрения уголовного дела, это не создает никакого правового резонанса. Методологическая проблема возникает в связи с тем, что прекращение уголовного дела и преследования по этим основаниям УПК РФ допускает и на стадии досудебного производства, следователем – с согласия руководителя следственного органа и дознавателем – с согласия прокурора (ст. 28, 28.1., 25, а также п. 3 ч. 1 ст. 24 УПК РФ), то есть должностных лиц, компетенция которых не располагает возможностями признать совершенное деяние преступлением.

В этой связи необходимо признать, что гораздо более осторожнее и точнее законодатель поступил с формулировками ст. 5 УК РФ, в которой мы уже не находим термина «преступление» при той же самой конструкции «лицо подлежит уголовной ответственности». Согласно ч. 1 ст. 5 УК уголовная ответственность допускается законодателем с момента совершения общественно опасных действий (бездействие) и наступивших общественно опасных последствий.

Статьи не только УК РФ, но и УПК РФ прямо называют преступлением деяние, подобное качество которого еще не нашло соответствующего подтверждения в судебном приговоре. Весьма показателен в этом отношении предмет доказывания по каждому уголовному делу. Как известно, такой перечень предлагает ст. 73 УПК РФ «Обстоятельства, подлежащие доказыванию». Отметим, что обстоятельства, подлежащие доказыванию по уголовному делу, выражены таким образом, который не предлагает каких-либо отличий в формулировках для судебного разбирательства, дознания или предварительного следствия. И здесь открывается весьма интересная ситуация: законодательный перечень недвусмысленно обращается к терминологическому использованию понятия «преступного» в содержании большинства закрепляемых обстоятельств. Что же подлежит доказыванию? Из ч. 1 ст. 73 УПК РФ ясно следует, что такими обстоятельствами являются событие преступления, виновность лица в совершении преступления, характер и размер вреда, причиненного преступлением и др. Отсутствие какого-либо отграничения законодательных формулировок для различных стадий и форм уголовно-процессуальной деятельности не препятствует юридически считать деяние, содержащее все признаки состава преступления, преступлением уже в рамках предварительного следствия и дознания, что очевидно противоречит Конституции Российской Федерации и УК РФ по причинам, которым назывались нами выше.

В отношении двух категорий производств – по делам несовершеннолетних (ст. 421 УПК РФ) и по применению принудительных мер медицинского характера (ст. 434 УПК РФ) закон устанавливает специальный предмет доказывания. Так, ст. 421 УПК РФ детализирует называемые ст. 73 УПК РФ положения и насыщает предмет доказывания по уголовным делам, в которых фигурируют несовершеннолетние, дополнительными обстоятельствами, имеющими значение для решения дела по существу. Примечательно, что формулировка ч. 1 ст. 421 УПК РФ является еще более показательной с точки зрения выявленного противоречия, нежели ч. 1 ст. 73 УПК РФ – она прямо называет преступлением деяние, производство по которому осуществляется в стадии предварительного расследования: «при производстве предварительного расследования… по уголовному делу о преступлении, совершенном несовершеннолетним, наряду с доказыванием обстоятельств, указанных в статье 73 настоящего Кодекса, устанавливаются…». Подобное смелое законодательное допущение считать преступлением деяние, которое еще только должно приобрести статус такового в результате правомочного акта квалификации (вступившего в законную силу обвинительного приговора суда), рождает и отдельные юридические неточности в доктринальных комментариях некоторых авторов. Например, Л.Б. Обидина, комментируя указанную статью, пишет: «устанавливая наличие и степень влияния на несовершеннолетнего старших по возрасту лиц, а также иных соучастников, необходимо иметь в виду, что совершение преступления с использованием лица, не подлежащего уголовной ответственности, в силу возраста (ст. 20 УК) или невменяемости (ст. 21 УК), не создает соучастия. Вместе с тем при совершении преступления несовершеннолетним, не подлежащим уголовной ответственности по указанным выше основаниям…»[4]. Утверждение о том, что несовершеннолетний, не подлежащий уголовной ответственности, может совершить преступление, на фоне анализируемой законодательной формулировки выглядит не так уж некорректно, хотя вернее все-таки было бы говорить об участии такого несовершеннолетнего в совершении преступления, совершенного старшим по возрасту лицом.

Мы придерживаемся позиции, согласно которой грань между преступлением и деянием, содержащим все признаки его состава, является хотя и тонкой, но весьма значимой с точки зрения возможных или неизбежных правовых последствий для каждого из случаев. Очевидно, что гораздо более последовательно, методологически и юридически обоснованнее законодатель поступил при формулировании норм ч. 1. ст. 299 УПК РФ «Вопросы, разрешаемые судом при постановлении приговора». Предлагаемый данной статьей перечень вопросов, которые суд обязан разрешить при постановлении приговора также как и при доказывании служит обстоятельному выяснению фактических обстоятельств дела, данных, характеризующих личность подсудимого; правильному применению уголовного закона и назначению справедливого наказания лицу, признанному виновным в совершении преступления, или же оправдание невиновного. Иначе говоря, установленный уголовно-процессуальным законом перечень вопросов является правовой гарантией постановления судом законного, обоснованного и справедливого приговора и установления юридической истины.

Как следует из содержания рассматриваемой статьи, при постановлении приговора суд в совещательной комнате разрешает такие вопросы, как: доказано ли, что имело место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый; доказано ли, что деяние совершил подсудимый; является ли это деяние преступлением и какими пунктом, частью, статьей Уголовного кодекса Российской Федерации оно предусмотрено; виновен ли подсудимый в совершении этого преступления и др. В контексте сравнения с предметом доказывания формулировка вопросов в п. 1 и 2 ч. 1 ст. 299 УПК РФ обращает на себя внимание с точки зрения более верного подхода к установлению судом наличия того или иного вида уголовно-правового отношения между государством и подсудимым. Так, помимо прочих вопросов, указанных в данной статье, суд устанавливает, например, не явилось ли деяние результатом казуса (случайного стечения обстоятельств), не было ли оно совершено в состоящей необходимой обороны либо крайней необходимости и т.п. таким образом, фактически, законодатель прямо обязывает суд разрешить вопросы о том, вступало ли обвиняемое лицо в уголовные правоотношения с государством и если да, то каков вид этого правоотношения – является ли оно отношением уголовной ответственности, либо нет.

Возникает вопрос, почему же в одном случае (предмет доказывания) законодатель сразу называет преступлением то, что в другом (вопросы, разрешаемые судом при постановлении приговора) – деянием? Не потому ли, что лишить органы следствия и дознания права признавать вступление лица в отношение уголовной ответственности, автоматически повлекло бы за собой нелегитимность института освобождения от уголовной ответственности, осуществляемого при помощи уголовно-правовых средств на досудебной стадии уголовного производства? Очевидно, что это может быть одной из причин. Но в этом случае мы неизбежно уходим от той тесной связи приговора суда и отношения уголовной ответственности, которую пытаются обосновать некоторые авторы. Отношение уголовной ответственности возникает с момента совершения деяния, содержащего все признаки состава преступления – только такой подход позволяет органам следствия и дознания прекращать это отношение по нереабилитирующим основаниям на досудебных стадиях уголовно-процессуальной деятельности по уголовному делу.

Именно такое значение имеет грань, существующая между категориями «преступление» и «деяние, содержащее все признаки состава преступления». Она определяет масштаб уголовно-правовой квалификации, которая, таким образом, рассматривается шире, нежели квалификация преступления (-ий) и включает в себя последнюю как вид. Следовательно, в рамках масштаба уголовно-правовой квалификации определяются и границы, в которых она может осуществляться судом или органами следствия и дознания.

Примером права квалификации в широком смысле слова являются законодательные формулировки статей Главы 51 УПК РФ «Производство о применении принудительных мер медицинского характера». Обращаясь к ч. 1 ст. 433 УПК РФ находим, что последняя закрепляет правило о необходимости производства о применении принудительных мер медицинского характера, указанных в пунктах «б» - «г» ч. 1 ст. 99 УК РФ в отношении лица, совершившего запрещенное уголовным законом деяние в состоянии невменяемости. Как известно, установление состояния невменяемости является прерогативой только суда – это прямо следует из п. «а» ч. 1 ст. 97 УК РФ «Основания применения принудительных мер медицинского характера». Постановка такого рода компетентностного подхода объясняется просто: невменяемость – это, прежде всего, уголовно-правовая категория, соответствующая установленным действующим уголовным кодексом условию (исключительно облигатному) ненаступления уголовной ответственности (ст. 19 и 21 УК РФ).

Однако, как гласит ч. 1. ст. 434 УПК РФ, по уголовным делам в отношении лиц, указанных в ч. 1 ст. 433 того же Кодекса обязательно производство предварительного следствия. При этом максимум возможностей, которыми обладают следственные органы – это назначение судебно-психиатрической экспертизы. Оценивая возможности последней И.Б. Бойко справедливо заметил: «к судебно-психиатрической компетенции следует относить только оценку психического состояния лиц, попавших в поле зрения правоохранительных органов, тогда как вопросы юридической ответственности и правового положения лиц, страдающих психическими расстройствами… не следует»[5]. Стоит отметить, что в свое время вопросы судебно-психиатрической компетенции были представлены в Инструкции о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР (от 27 октября 1970 г.)[6] и сводились не только к судебно-психиатрическим, но и правовым – определение психического состояния и заключение о вменяемости подозреваемых, обвиняемых, подсудимых: определение психического состояния свидетелей и потерпевших[7]. Действующее законодательство купировало правовую составляющую, четко закрепив в п. 3 ст. 196 УПК РФ «Обязательное назначение судебной экспертизы» формулировку «психическое или физическое состояние подозреваемого, обвиняемого, когда возникает сомнение в его вменяемости или способности самостоятельно защищать свои права и законные интересы в уголовном судопроизводстве». Это значит, что вопрос о невменяемости субъекта возникшего уголовного правоотношения сегодня не может быть разрешен на стадии предварительного следствия.

Соединяя два законодательных установления (ч. 1. ст. 434 и ч. 1 ст. 433 УПК РФ), получаем: производство предварительного следствия обязательно по делам в отношении лиц, совершивших запрещенное уголовным законом деяние в состоянии невменяемости. Более того, ч. 2 ст. 433 УПК РФ при перечислении обстоятельств, подлежащих доказыванию по данной категории дел, оперирует понятием «деяние», отталкиваясь, таким образом, от состояния невменяемости, как априори существующего факта. Налицо явное юридическое противоречие – то, что подлежит констатировать в судебном заседании, составляет условие обязательности предварительного следствия (!). Сложившаяся ситуация противоречит даже формальной логике, и может быть объяснена только одним – предоставлением права органам следствия уже на первоначальном этапе расследования предполагать вид возникшего уголовного правоотношения, в данном случае не имеющего ничего общего с отношением уголовной ответственности.

Есть все основания полагать, что применительно к стадии досудебного производства право квалификации отражает компетенцию должностных лиц правоохранительных органов определять не качество преступности деяния (производящего его в преступление), а наличие, вид и характер возникшего уголовного правоотношения. Именно такая формулировка представляется нам более точной, поскольку органы следствия и дознания не компетентны признавать обвиняемого виновным в совершении преступления, а стало быть не могут давать оценку как преступлению и деянию, им совершенному. Признание за данными субъектами возможности квалифицировать деяние как преступное неизбежно повлекло бы за собой и расширение их компетенции до наделения правом назначать наказание, что уже явно противоречило бы Основному Закону РФ.

Поэтому, предлагая рассматривать квалификацию через призму правоотношения, полагаем возможным не выделять этапы, но наделить ее несколькими задачами, решение которых на досудебной стадии уголовного производства отражает тесную взаимосвязь норм уголовного и уголовно-процессуального права:

1) установление наличия уголовного правоотношения и вида противоправности деяния;

2) определение вида уголовного правоотношения;

3) установление характера правоотношения ответственности.

Вслед за решением указанных задач происходит обращение к остальным нормам, характеризующим текущее уголовно-правовое отношение ответственности (наличие и вид соучастия в преступлении, рецидива преступлений, обстоятельств, отягчающие и смягчающих наказание и т.д.). В рамках этого этапа происходит определение обстоятельств, в своей совокупности точно характеризующих масштаб уголовно-правового отношения ответственности.

Литература

1.                  Гаухман Л. Д. Квалификация преступлений: закон, теория, практика. 2-е изд., перераб. и дополн. М., 2003.

2.                  Шумихин В. Г. Правила квалификации преступлений. Учебное пособие. М., 2003.

3.                  Квалификация основных видов преступлений: Учеб. пособие / под ред. Б. С. Волкова. М., 1986.

4.                  Комментарий к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации / отв. ред. В. И. Радченко; науч. ред. В. Т. Томин, М. П. Поляков. М., 2004.

5.                  Бойко И. Б. Невменяемость (уголовно-правовой и судебно-психиатрический аспекты). Учебное пособие 2-е изд. Рязань, 2001.

6.                  Вопросы расследования преступлений. Справочное пособие / под общей ред. И. Н. Кожевникова; науч. ред. А. Я. Качанова. Изд. 2-е, перераб. и доп. М., 1997.

Поступила в редакцию 21.08.2012 г.